.......

ПОД КУПОЛОМ 25 февраля Раньше постоянно мечтал, а что будет, если я останусь на всей планете один? Можно будет сразу всё на свете себе позволить. Есть что захочешь, а не то, что мама скажет. Играть до упаду, а не «до девяти», как папа укажет. На крайний случай, пусть не на всей планете, а только в моем городе одному остаться, под прозрачным и непроницаемым колпаком, как в сериале показывали. И всё в этом городе – моё. Совсем на крайний случай, пусть со мной Машка из пятого «Б» еще останется. Она красивая. Хотя, насчет Машки надо всерьез подумать. Странная она, иногда. Вот останусь один – по полной оторвусь! Во-первых, интернет. Зарегистрируюсь во всех социальных сетях и начну общаться. А то все пацаны во «вконтакте» и «одноклассниках» сидят круглыми сутками, а мне отец строго-настрого запретил, и на роутере запретные фильтры поставил. И любые сайты стану читать, ага, и для взрослых тоже, а что, я тоже человек, мне интересно. Ну и кино конечно. Круглыми сутками все новинки смотреть буду. Во-вторых, свобода. Ходи куда хочу, делай что пожелаешь. Картинг тут клёвый, недалеко от дома. Площадка с пейнтболом, чуть дальше. А уж про два торговых центра, забитых видеоиграми и планшетами, я вообще молчу. В-третьих, независимость. Мне одному ресурсов целого города очень надолго хватит. Я в «Цивилизацию» три месяца подряд играл, и об устройстве современного мира всё знаю. Хотя, может быть и не всё, но знаю что главное, это ресурсы. Их надо беречь и копить. Долгими зимними вечерами, я ворочался в постели в попытке заснуть и представлял все это в деталях – что сделаю первым делом, чем займусь потом, как буду связь с внешним миром поддерживать, и как с Машкой всё «это самое» получится. А потом меня будила мама. В школу пора. А потом их не стало. Мамы и папы.  1 марта Теперь я в детском доме. Второй день. Или третий. Не помню. Родители попали в «дэ-тэ-пэ». Их больше нет. Именно это я помню лучше всего. Об этом мне рассказал наш участковый мент. Он забрал меня с последнего урока и в кабинете директора всё это рассказал. А потом взял меня за руку и решил отвести в отделение. Но я вырвался. Чуть-чуть не получилось. Я стал пинать его по ногам и укусил за ладонь. Он схватил меня, прижал мои руки к бокам, поставил на пол, так и держал. А я плакал. Теперь я совершенно точно знаю, что больше не хочу остаться в этом городе один. И тем более, на всей планете. Теперь я точно знаю, что хочу сейчас проснуться, умыться, сесть на табуретку на кухне, взять ложку и съесть этот ненавистный творог, которым меня каждое утро пичкает мама. Я готов съесть весь творог в этом мире, только пусть мне положит его мама. А потом я хочу одеться, взять за руку папу и мы пойдем в ненавистную школу. Я готов ходить в эту школу сто-тыщ-миллионов лет подряд, только пусть меня водит туда папа. Сейчас я в карантине. Это значит, что на уроки я хожу вместе со всеми другими, а вот сплю отдельно. «Все другие» это воспитанники этого детского дома. Воспитатели говорят, что карантин нужен, чтобы мы привыкли друг к другу. Воспитанники – ко мне. Я – к ним. Но я не привыкну. Они странные. Вова, например. Не верю, что он одного со мной возраста, он на голову выше и вдвое шире. А еще у него стеклянный взгляд. Будто не человек он, а терминатор какой-то. Или Паша. Тонкие, плотно сжатые губы и кулаки в царапинах. Очень резкие движения. И запах плохой. Опасный. Все они такие. После отбоя меня запирают в отдельной комнате на ключ. Стучать бесполезно. Никогда раньше меня не запирали. А вдруг – пожар. Сегодня – мамин день рождения. Мы утром всегда едим блины в этот день. А вечером мама нарядная, папа веселый. Телефонные звонки непрерывно, и на мобильный, и на домашний. Потом они танцуют. Глупые медленные танцы, обнявшись и перешептываясь. А я телек смотрю. Или играю на компе. На них почти не смотрю. Неинтересно ведь. Было. Нет. Не буду плакать. Нельзя. Только если совсем немного. Под одеялом. 2 марта Карантин закончился, сегодня буду спать вместе со всеми, в общей комнате. Наина Иванна сказала, что обычно карантин длится неделю, но у них тут всего две комнаты под него, а новых детей прибыло много. Это значит, что не я один новенький. Новеньких никогда не любят. А точнее – всегда. Папа рассказывал маме, что когда к ним на работу приходит новенький, то «он всегда урод и ламер». И только спустя недели и месяцы работы, новенький может доказать старожилам, что он полезный и «вообще няшка». Это значит и мне придется доказать. Скорее всего – сегодня вечером. Уроки – неинтересные. Я все это уже проходил. В прошлой жизни. На физкультуре убирали снег со двора. Неудобно и тяжело ворочать большими, взрослыми лопатами. Пацаны нагребли огромную кучу и стали играть в царя горы. Я тоже полез, я ж не лох, чтобы в стороне стоять. Получил в ответ ногой, сначала в живот, потом по спине. Намек понят. Еще полчаса стоял около входа. Один. На уроке русского языка училка – дура визгливая. Проходили суффиксы и приставки. Дома тоже приставка была – «плейстейешен». Вот мы в нее с папой рубились в «Дюка Нюкена» часами напролет. Вот это приставка была, а та что в словах находится – фигня какая-то. А на уроке труда делали табуретки. Все, но не я. Потому что они эти табуретки уже второй год подряд делают, всё знают, заготовок полно, одни пацаны на огромных станках ножки вытачивают, другие на верстаках сидушки выпиливают, третьи материалом обтягивают. А я – неумеха. Поэтому сидел все два урока в углу и «не отсвечивать», как сказал трудовик. То что сегодня после отбоя меня будут бить – сто процентов. Главное – не зареветь.  4 марта Могло быть хуже. Так бы сказала мама. Мне сделали «тёмную». Стащили за ноги с кровати. Накинули несколько простыней и одеял сверху. И стали бить. Не знаю чем, не знаю кто. Как потом рассказал пацан с соседней койки – в этом весь смысл, чтобы ты не знал, кто тебя бьет. Чтобы не мстил. Больно было. Очень. И страшно. Я кричал. Но сквозь одеяла меня никто не слышал. И не пришел на помощь. Когда эти уроды разошлись, я выпутался из простыней, носом шмыгаю, спина болит, и рёбра ломит. Добрался до кровати, стиснул зубы посильнее, чтобы не зареветь в голос, зажмурился, в подушку лицом вдавился, и, глотать, глотать, сквозь сжатое горло, глотать маму, которая не успокоит и не погладит по голове, глотать папу, который не защитит и не придёт на помощь. Всё равно отомщу. Потому что знаю, это Паша разбил мне нос и поставил «бланш» под глазом. Сегодня утром увидел, что косточки на его кулаках красные и снова в царапинах. Постоянно хочется есть. В столовке всё невкусное. Каша утром склизкая и несъедобная. Котлета в обед плохо пахнет. Купить ничего нельзя. И денег нет. И магазинов нет. Денег вообще ни у кого нет. Но пацаны все-равно где-то берут сигареты и курят в форточку в туалете. Мне не предлагали, чужой я для них, несмотря на «темную». Очень хочется с кем-нибудь поговорить. Просто так. Рассказать, как плохо всё. Рассказать, как скучаю. Да и просто – рассказать что-то важное мне, пусть и окажется это фигнёй. А пацанам об этом говорить нельзя. Будут ржать, а Вова со стеклянными глазами вообще подзатыльник может дать, так что улетишь на другой конец комнаты.  10 марта Вчера ночью проснулся от сильной боли в ногах. Дёрнул ими от неожиданности, и только потом увидел, что между пальцев на ступнях горит огонь. Испугался, не вставая с кровати начать махать ногами, чтобы затушить пламя. Всего-то и надо – вставить спящему между пальцев ног обыкновенные спички, а потом разом поджечь. Только потом узнал, что это «велосипед» называется. Когда от боли человек начинает махать ногами, если со стороны смотреть, получается будто он крутит в воздухе воображаемые педали. Сейчас уже почти не больно, но очень обидно. Пацаны ночью с кроватей падали от смеха. Почему у всех есть бабушки и дедушки, а у меня нет? Были бы они у меня – я с ними сейчас жил. Ведь бабушка и дедушка, это такие люди специальные, «на всякий случай». Если папа на работе вдруг задержится, то «баба-деда» и из школы заберут, и накормят. А меня, когда такое случалось, просто у сторожа школьного оставляли. Пока папа не придёт. Вот и остался я на всей планете один. Как и мечтал. Вокруг людей полно, но все они чужие мне. Получается, что мне для того, чтобы одному остаться, только самых родных, мамы-папы, надо было лишиться. Об этом я мечтал? Какой я был дурак.  13 марта Сегодня я дежурный по спальне. Проверить как заправлены кровати, перестелить за теми, кто «проспал» или «спешил», таких тут ежедневно человек пять, одних и тех же. Вытереть пыль на прикроватных тумбочках, после уроков помыть полы и окна протереть, вечером собрать постельное белье, из прачечной свежее принести. Дежурят все по очереди, раз в неделю, по двое. Но мне пары не нашлось, я двадцать пятый в нашей группе. Новенький. Две недели. Все еще чужой. Длинная, узкая комната, в одном конце входная дверь, в другом – окно с решеткой. Тринадцать высоких, двуярусных кроватей в ряд около одной стены. Между каждой из них по две тумбочки стоят. На стене напротив – одежные крючки. Высокий, не достанешь, потолок. Теперь - мой дом. Только не «мой», он наш, этот детский дом. В котором «моего» нет ничего. Всё в этом доме общее для всех. Мне объяснили это вчера. От этих объяснений болит щека. И подбородок. Ненавижу этих всех. Ненавижу город этот. Ненавижу просто всех. С огромной кучей несвежего белья отправился на поиск каптёрки. Не знаю, что это и где, но звучит противно. По узкой лестнице спустился в подвал. Тусклый свет, окон нет. Длинный коридор и двери с каждой стороны. Постучал в одну, ответа нет. Попробовал открыть, не получилось. Вторая – заперто. Третья – такая же. И только пятая – поддалась. Темно. И жутко. Я здесь на весь подвал один? Свалил на пол кучу простыней, нашарил выключатель. Стол, стул, шкаф старинный, древний диван. Взрослых – нет. Оставил свет включенным и дверь открытой, не поднимая сваленные простыни вышел в коридор. По кругу обошел все двери. И только в предпоследней женщину с кроссвордом отыскал. Спросил у нее про каптёрку. Не отрываясь от газеты, она крикнула «Быстрей тащи бельё!» Сбегал. Приволок. «Проваливай!» - в ответ. Побрёл обратно. Мимо запертых дверей. Зашел в ту комнату, где не выключил свет. Придвинул скрипучий стул к массивному столу. Устроился за ним и только тут заметил, что в замочной скважине двери, с этой – внутренней стороны, вставлен ключ. Так, чтобы никого не спугнуть, себя – в первую очередь, выбрался из-за стола, подошел к двери. Прикрыл её, до аккуратного щелчка. Сжал пальцами ключ так сильно как мог, и повернул его на оборот. Если уж я один на этом свете оказался… Пусть ненадолго. Пусть на пять минут. Пусть это будет мой дом? Только мой. Я очень вас прошу. 14 марта Я думал, что больше никогда не засмеюсь. Ошибся. Но это реально была ржака. В столовке, младшеклашка поскользнулся на кем-то разлитом киселе, и брякнулся со всей дури на пол. А сверху на него… ой, не могу… свалился его поднос, с борщом и картофельным пюре. Смеялись все, даже воспитатели и повара. Вчера, в той комнате, я просидел часа полтора. Проверил ящики стола, повалялся на диване, даже в шкаф забрался, и створки за собой закрыл. Так было спокойней. Безопасней. И только перед самым выходом – меня наверное уже обыскались, заметил сверху, на шкафу, картонный ящик. С трудом достал его, открыл. Там был старый телефон. В музее, вместе с папой, видел именно такой. Большой, даже огромный, зеленый, с нелепой трубкой, лежавшей на странных рычагах, торчащих прям из аппарата, с дисковой клавиатурой, даже не знаю, как это назвать. Вставляешь палец напротив нужной цифры, по кругу им ведешь. Потом вставляешь в другую цифру, и снова круг рисуешь. Так набирается номер, все восемь, или девять, или сколько там чисел в телефонных номерах? Функции повтора и дозвона нет. Как же они жили, наши предки? Дикари. Убрал эту «археологию» обратно в ящик, закинул на шкаф. Через замочную скважину послушал – что там, в коридоре? Тихо. Оборот ключа. Ручку отжать. Противный скрип несмазанных петель. Выглянул – никого. Выключил свет, вытащил ключ, и дверь своим – уже моим! - ключом закрыл. Теперь там – мой новый настоящий дом. Сегодня снова буду там всё свободное время, что нам отведено. Целых два часа. 17 марта Пацаны начали что-то подозревать. Вова прямо спросил – где я пропадаю сразу после полдника. Я соврал про библиотеку. Он заржал в ответ, ботаником назвал. Но отстал. Скучаю по маме. И очень не хватает папы. Так много нужно им рассказать. Я защищаюсь! Просто их много. Трое. Они зажимают меня в углу. И что-нибудь отбирают. Например, компот. Или просто лупят щелбаны. Я вырываюсь! Не получается. Я не один такой. Половина нашей группы. Другая половина сами, всё что «эти» попросят отдают. Вчера, когда засыпал, придумал план. Мне просто надо всё рассказать. Тому, кто не под «колпаком», как в том сериале про город, кто не под куполом нашего детдома. Обычному, взрослому человеку. Кому-то маме. Кому-то папе. Пусть не мне. Тот старый дисковый телефон – мне поможет в этом. Надо только решиться. Довериться «чей-то маме», но не моей. А если кто-нибудь здесь узнает, что я своровал ключ, что звонил куда-то, то я даже не знаю что будет. Но совершенно точно будет плохо. Здесь по другому не бывает.  20 марта Оборот ключа. Скрип двери. Я за столом. Старый зеленый телефон – передо мной. Я буду звонить наугад. Если ответит женский голос, то это мама. Если мужской – папа. Весь город, весь этот мир, кроме тех кто «здесь» - чьи-то мамы-папы. Пусть ненадолго станут и мои. Ведь взрослые всё сразу понимают? Закрыть глаза, наощупь диск найти, палец в дырку цифры воткнуть, по кругу провести, отпустить. Семь, восемь, девять, сто тыщ-миллионов раз повторить. Короткие гудки. Неправильно набран номер. Длиною в последнюю минуту перед звонком с урока, гудки. - Здравствуй… мама. - Кто это? - Мама, это я. - Что это за шутки! Кто это? - Мама, только не отключайся, ладно ма? В горле всё сдавило, почти шепчу. В голове колотит сердце и волосы на затылке дыбом встали. - Мам, не отключайся! – кричу так сильно, как могу. Тишина в ответ. Просто тишина. Без гудков отбоя. - Мам. Оказывается это так важно. Я так давно хотел тебе сказать, но всё стеснялся. Мам… я очень… тебя люблю, - не знаю, зачем и почему, но я затараторил, сминая непослушные слова, будто мог не успеть, - Мам! Я думаю, даже больше, чем папа любит. Слышишь, мам? Слёзы-сопли рукавом долой. Открыл глаза, всё расплывается, прижал трубку к уху и щеке, другой рукой еще сильнее вжал её в себя. - Боже мой… - Мам, мне так много надо рассказать. Так плохо без тебя. Я так скучаю здесь. Здесь все чужие. Здесь плохо всё. Я сильный, ты так говорила. Но легкий очень. Я борюсь, как папа учил, что в драке правил нет, но этих уродов просто больше. Только не отключайся, мам… слышишь? - Да… - голос её еле слышен, - Я здесь… родной. - Мам! Здесь нет любимых книг. Здесь просто так нельзя гулять. Здесь все взрослые кричат. Они не злые. Им просто наплевать. Мама, знаешь, как я засыпаю? Я мечтаю, что к вам вернусь. Что всё это сон. Что завтра появится папа, протянет руку, и просто скажет «Ну что, пойдем?» И улыбнется, как только он умеет. Потом… когда совсем уже засыпаю, я изо всех сил вжимаюсь в койку, так что она скрипит, отгибаю матрас и все пальцы рук просовываю в клетки сетки. Это чтобы пацаны не могли меня ночью с кровати стащить и побить. Мама, ты не плачь. Я справлюсь, мам. Ты же знаешь, я их сильней. - Да… я знаю… - Мам, мне надо бежать. Ма, я обязательно тебя дождусь. Я справлюсь, мам. Я нажал пластиковые рычаги отбоя раньше, чем еще раз успел сказать «Мам, пока, я мам, люблю тебя» 27 марта - …вчера играли в «Камикадзе», мам. Играли даже те, кто не хотел. Правила простые: шарфом завязывают глаза, сверху шапку одевают, раскручивают вокруг своей оси. Руки должны быть по швам, ноги вместе, и по команде «Банзай» надо спиной назад упасть. Прям на пол. Тут самое главное, что тебя могут поймать другие пацаны. Те, кто захочет. Или забоится не поймать. Мам, меня не боится никто. И ловить тоже никто не захотел. Три раза, мам. Там, когда падать начинаешь, главное подбородок покрепче к груди прижать, чтобы затылком не удариться о пол. Ты не переживай, мам, уже почти не больно… слышишь, ма? 5 апреля … я позавчера рассказывал, помнишь мам? Ой, прости. То была не ты. Другая. Ты не обижайся, ма. Я почти каждый вечер звоню, наугад, наш город – это город мам. Я не могу без этих звонков тебе… как папа говорит «лучше сойду с ума», если не буду разговаривать с кем-то… из мам. Алло, ты слушаешь? Вчера вот значит что произошло… 13 апреля …вчера день космонавтики был, поэтому пацаны играли в «трансформеров». Как и всегда – играли даже те, кто не хотел. Я давно здесь, думал, что все игры уже видел, но этой не знал. Это очень опасно оказалось. Но я не трус, ты же знаешь. Я рассказывал уже про нашу спальню… двухэтажные кровати в ряд, сейчас уже четырнадцать штук, к нам двух новеньких пацанов заселили, между кроватями тумбочки стоят. Первым делом надо скинуть матрасы со всех кроватей, потом встать на верхний ярус самой дальней, той что у окна. Ой, мам, кто-то по коридору идет… - Где ты? Как мне найти тебя? Как тебя зовут…? - Подожди мам, я шёпотом. Мам, тебе интересно, дальше говорить? - Господи… да, конечно. - Мам, ну не плачь. Ну, пожалуйста… Во-о-о-т… Забираешься на верхний ярус дальней кровати и по команде надо прыжками, или как захочешь по другому, но не спускаясь на пол, быстрее всех добраться до двери. Одно неверное движение и ты летишь со всего размаха вниз. А там два метра высоты, между прочим. Можно руки-ноги поломать, ну или по другому «разобраться», как говорят пацаны. Потому игра и называется «трансформеры». Вчера с одним из новеньких так получилось – не рассчитал силу очередного прыжка, и упал. С рукой что-то случилось. И головой ударился. Даже сознание потерял. Мы его уложили на кровать. А утром в медпункт отвели. Ну… как отвели… он сам идти не мог. Поэтому отнесли. Мам, я второе место в «трансформерах» занял, прикинь. Я скучаю, мам… 19 апреля Мне редко удается дозвониться до пап. Почему-то, почти всегда, трубку телефона берет мама. Наверное, это из-за того, что звонить я могу только на городские телефоны. А мамы всегда дома. Это папы - постоянно на работе, или другие важные дела решают. Им не до городских телефонов, мобильный-то не всегда берут. - Привет, пап! Только не отключайся, ладно? - Что за х… кто это? - Пап, это важно очень, слышишь? - Это разводка какая-то? Малец, говори что нужно, или я кладу трубку. - Пап, так много вопросов… Короткие гудки. Он бросил трубку. Он не виноват. Он сильно занят. Или боится, что я его обману. Он просто не знает, что я очень давно не обманываю. Вообще никого. Но он все равно не верит. Папы все такие – они никому, никогда, до конца не верят. И всегда предполагают что-то нехорошее. Поэтому, с папами очень сложно разговаривать на серьезные темы. Диск телефона. Палец в цифру, по кругу вверх. Сто-тыщ-миллионов раз. - Пап, здравствуй. - Привет. Кто это? - Пап, это я. Поговорить надо, пап. Не отключайся, ОК? - Хм… ну давай поговорим. - Тут такие дела, па. Ты мне давным-давно рассказывал про лидеров, ну кто это такие и что они делали в древности. Помнишь? Вот про это я давно хотел спросить. Лидер это же не всегда самый сильный по силе, так? Он просто умнее других, немного. Ну и как-то делает так, что ему начинают верить другие. И эти другие, они готовы даже жизнь свою за лидера отдать, так? Но ты тогда не рассказал, а мне это важно сейчас, как стать таким. Понимаешь, мне это сейчас прям вопрос жизни и смерти. Веришь? - Кгхмм… вот значит как… Нда… - Пап! Ты тут? - Да тут я, тут. А сколько тебе лет-то, а то это… не помню я. - Одиннадцать почти. Завтра день рождения будет. - Завтра. Вот как. Знаешь у кого тоже завтра тоже день рождения будет? - Неа. - Почти сто тридцать лет назад, двадцатого апреля одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, родился один величайших в истории человечества лидеров и, одновременно, один из величайших преступников и злодеев… Вот, такой вот папка. Ходячая энциклопедия. И откуда он все знает? Говорит, как будто по учебнику. Не всегда интересно, еще реже – по делу, но всегда много и непонятными словами. - … из известных этому миру, и звали его - Адольф Гитлер. Слышал про такого? - Конечно, па, кто же про него не слышал. Мы даже кино вместе смотрели, с этим, как его, Бредом Питом. - Н-да? Ну да, ладно, слушай. Но сначала запомни вот что. Если завтра пацаны узнают, что ты в один день с Адольфом родился, то дадут тебе кличку в его честь. Поэтому, или скрывай в какой день родился, или каждому кто тебя так назовет сразу по морде дай. Каждому, слышишь? Пусть даже ты будешь получать в ответ сильнее, чем сам ударил. Это важно. Чтобы любой, кто это скажет, запомнил, что ты обязательно в ответ «карачум» устроишь. Несмотря ни на какие последствия. Кулаками. Зубами. Когтями. Всем чем сможешь дотянуться. И тогда они быстро, уже на второй-третий день, даже за глаза так перестанут называть. Понял? - Да, пап. Так что там… о том как стать этим… лидером. - Ну. Слушай.  5 июня - Добрый вечер. Вы смотрите программу «Ищу тебя». Итак, мы начинаем. Сегодня наш выпуск будет целиком посвящен поистине уникальному случаю. Дело в том, что к нам в редакцию, за последние несколько месяцев позвонили десятки людей, каждый из которых искал сына. Чаще всего молодые женщины, хотя среди звонивших были и пожилые люди, с помощью нашей программы пытались найти мальчика. Мальчика о котором не знали ничего. Во весь экран демонстрируемая голова ведущего, словно против воли, от невообразимого удивления и одновременно отрицания, сделала несколько движений из стороны в сторону. - Каждый из звонивших в редакцию утверждал, что ищет сына, но не мог назвать даже его имени. Мы не могли остаться непричастными к подобному случаю и провели редакционное расследование, результаты которого представляем вашему вниманию. Фокус телекамеры сместился с лица ведущего и показал студию, где на переднем плане стояли удобные диваны, несколько больших мониторов между ними. На заднем плане конусом поднимались полностью заполненные людьми зрительские ряды. - И я хочу представить вам нашего первого гостя. Это Анна, она приехала к нам из Брянска, чтобы найти сына. На подиум вышла женщина средних лет, в элегантном брючном костюме, с красивой и сложной прической, плотно сжатыми полными губами и немного смущенными глазами. - Расскажите пожалуйста о том, что произошло. - Это случилось вечером буднего дня. Я как раз готовила ужин, когда зазвонил городской телефон. На него редко звонят, поэтому я долго не могла вспомнить, что это за звук. Подняла трубку. А там голос детский. Говорит «Здравствуй мама». - А где в это время были ваши дети? - Я же рассказывал уже… нет у меня детей. Я очень хотела. Но сначала училась, потом работа, потом развелась, и не получалось тоже. - И что произошло дальше, когда вы услышали, что вас назвали мамой? - Я растерялась. А он начал говорить. Очень быстро иногда. Рассказывал что-то. Говорил, как скучает по мне и… папе. Я и не помню почти ничего. Я просто слушала его голос. Он говорил о каких-то ужасных вещах, как его обижают другие мальчишки, какие вокруг злые взрослые. Злые все. Женщина достала платок и промокнула уголки глаз. - Как долго вы разговаривали? - Не знаю. Минут сорок. Я с места сдвинуться не могла, так и сидела на краешке стола. Там на кухне сгорело всё, а я даже не почувствовала ничего. Просто… не могла я трубку положить! Он так говорил, иногда не разобрать было, в другой раз шептал что-то, или наоборот почти на крик срывался. Ему там очень плохо! Я потому вам позвонила. И приехала. Помогите найти его. Этот звонок, этот разговор всё перевернул во мне. Перетряхнул. Я теперь по другому на мир смотрю. Я всё что нужно сделаю и деньги у меня ес… По команде ведущего женщине заглушили микрофон и окончание фразы в эфир не ушло. - А мы приглашаем следующего нашего гостя. Елена Николаевна приехала к нам из самого сердца Сибири, города Екатеринбурга. Проходите пожалуйста, присаживайтесь. В студию зашла полноватая женщина преклонных лет, в длинном – до пят, платье, и цветастом платке на плечах. - Расскажите пожалуйста, как вы познакомились с мальчиком… - А мы приглашаем нашего следующего гостя… - Нашим очередным гостем будет… - Уважаемые зрители! Здесь, в нашей студии вы видите пять женщин, которые благодаря единственному телефонному разговору с незнакомым мальчиком готовы отдать всё что имеют, ради того, чтобы найти и усыновить этого ребенка. В студии повисла тягостная пауза. Ведущий еле уловимо покачивался с пяток на носки, будто в задумчивости. - Мы имеем контактные данные еще как минимум пятидесяти человек, которые, уверяю вас, готовы сделать то же самое. Отдать всё. Их не стали приглашать. Они расскажут приблизительно одинаковые истории. Мы долго ждали, когда с нами свяжется хотя бы один мужчина, и за несколько дней перед нашим эфиром это произошло! Наш следующий гость – Николай. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Пружинистой походкой, с еле уловимой армейской выправкой, на подиум поднялся мужчина чуть старше сорока, с одутловатым, но все еще строгим и волевым лицом. - Где вы живете, Николай? - В Москве. - Расскажите пожалуйста о звонке мальчика. - В среду, двадцать седьмого числа прошлого месяца, без четверти девятнадцать, раздался звонок телефона. Я поднял трубку. И услышал детский голос, который назвал меня папой. - У вас есть дети, Николай? - Был. Сын. Погиб. Трагическая случайность. - Примите мои соболезнования. Вернемся ко звонку, что говорил мальчик? - Мы долго говорили. О разных вещах. Он всё больше советов спрашивал. Как себя вести в той или иной ситуации. - Что произошло потом? - В конце разговора он меня поблагодарил, сказал, что очень скучает. И положил трубку. - Продолжайте, Николай. - Я по образованию инженер. Знаю как работают современные коммуникации. И по работе.. тоже. Я оставил городскую линию «подвешенной», по мобильному набрал коллегу и попросил определить номер звонившего мне абонента. - И…? - Все соединения, все разговоры, всех абонентов без исключения, фиксируются специальными средствами, как на уровне районных телефонных узлов, так на городских, и тем более, на междугородних станциях. В случае необходимости можно поднять информацию о любом звонке, узнать продолжительность, номера абонентов, а если по ключевым словам включилась авто-запись, то и прослушать. - Другими словами, вы использовали служебное положение, чтобы вычислить номер мальчика? Николай неприязненно посмотрел на ведущего и медленно кивнул. - Да, это так. Служебную записку по этому поводу я написал на следующий день. - Вы определили номер звонившего? - Нет. Это оказалось невозможным. - Подобное случалось ранее? - Нет. Если речь идет о проводных сетях связи – такого не может быть. - Что это значит, Николай? Ведущий получил еще один, куда как более неприязненный взгляд от Николая. - Это значит, что современные технологии не могут объяснить, откуда пришел вызов. Ни одна из релейных, или микропроцессорных станций, кроме моей районной, которая приняла вызов, не зафиксировала этого звонка. - Ответьте, что это означает? - Ответить? – Николай энергично встал, - Этот абонент звонил с использованием неизвестных науке средств и неизвестно откуда. Вот что это значит! - Спасибо, Николай, присаживайтесь пожалуйста. Камера взяла в крупный план лицо ведущего. Уголки губ немного опущены, тоскливое выражение глаз. Если пристально не присматриваться – почти искреннее. - Уважаемые зрители! Дамы и господа! Редакция нашей программы вынуждена признать, что это первый, и надеюсь, последний случай, когда мы, несмотря на огромные усилия большого коллектива профессионалов, не смогли помочь. Помочь тем, кто ищет. Кто не может найти самых дорогих. И особую горечь испытываю лично я, ведь речь идёт о ребенке. Мальчике, который, как вы слышали сегодня много раз, страдает каждый день, который ищет маму. Ведущий замер в очередной, из этих долгих, насквозь театральных, никому не нужных пауз. - Одна из наших зрительниц, совершенно случайно, сделала запись разговора с мальчиком, и в завершение нашей передачи, я попрошу звукорежиссёра включить её. Может быть, случится чудо, кто-то узнает его голос и сообщит нам в редакцию. И мы обязательно поможем! Как делаем это всегда… Щелчок. Шуршание. Чей-то вздох. - Здравствуй… мам. - Здравствуй… сына. Я ждала твоего звонка с самого первого дня. Очень ждала. - Да, мам. Я помню твой голос. Всё помню, ма. От этого еще больней. - Скажи, где ты? Я приеду и… заберу тебя. Мы будем вместе. Как мне найти тебя? Пауза. Шуршание. Щелчки. Потусторонний, электронный, телефонный ветер.  - Не надо, ма. Это не поможет. Уже. Случилось, что случилось. И этот мир не поменять. Помнишь, я рассказывал, сериал есть один… старинный. Там город под колпаком оказался. Никто ни к ним, и ни от них. Вот и я… почти все дети в нашем детдоме, под этим колпаком живут. Прозрачным, невесомым, непробиваемым. Наружный мир смотрит на нас, всё видит, понимает, но сделать ничего не может. Или не хочет. Кто его разберет, ваш наружный мир. Вот и живем мы, каждый ребенок, в любом детдоме, в своем мини-миру. Наш-мини-мини-мини-без-мамы-папы-мир. Здесь неуютно, ма. Здесь одиноко. Здесь очень часто, очень много, очень больно, ма. © Кагарыч